Кате Тимочкиной 18 лет. 12 из них она провела в пансионате психики и проблем с интеллектом для глубоко умственно отсталых детей. У Кати нет нарушений. Но у нее детский церебральный паралич — болезнь, приковавшая ее к инвалидной коляске. Два года назад о Кате узнали правозащитники и забили тревогу: «Девочка-то нормальная!» Но даже сотрудники аппарата Уполномоченного по правам человека в России не в состоянии совладать с бюрократической машиной. За помощью они обратились в «Известия».

        Кате не повезло с самого рождения. Трижды. Сначала ей поставили диагноз ДЦП. Потом от нее отказались родители. А в шесть лет Министерство социальной защиты отправило сироту Катю Тимочкину из Дома ребенка в Самарский пансионат N 1 для детей-инвалидов (для глубоко умственно отсталых). Потому что в Самарской области нет пансионатов для детей с ДЦП. На то, что по «диагнозу» умственная отсталость (обычный «подстраховочный» диагноз для большинства детдомовских детей) у девочки была «легкая», глаза закрыли.
        Почему чиновники решили, что в Самарском пансионате N 1 Кате Тимочкиной будет комфортно — загадка. Он совершенно не оборудован для неходячих — никаких тебе пандусов, лифтов и безбарьерной среды. Со второго этажа, где жила Катя, ее сносили на руках психически больные подростки. Однажды уронили, с тех пор у нее болят ребра. Своего средства передвижения — кресла-коляски с ручным приводом — ей не выдали. Дни девочка коротала в постели, под стихи Блока. Хорошо, что читать ее научила воспитательница: в пансионате она не получала образования. Кстати, узнав из разговора с корреспондентом «Известий», что Катя умеет писать эсэмэски, директор и главврач пансионата были очень сильно удивлены.
        Со всем «букетом» нарушенных прав тогда еще 16-летнюю девочку нашли правозащитники. Они попытались восстановить ее право на учебу. В пансионат приезжала психолого-медико-педагогическая комиссия, но вынесла вердикт: учиться Кате уже поздно.
Подарок к совершеннолетию
        В этом году Кате исполнилось 18 лет. Одним апрельским утром девочке велели «собираться». Физически крепкий подросток из пансионата отнес ее в автобус. Куда ее везли, Катя не знала. Потом была какая-то комната, где люди в белых халатах задавали ей странные вопросы: какие она предпочитает мультики, что любит кушать.
        — Когда я спросила, зачем все это,— рассказывает Катя,— мне ответили: «Проверяем твои способности!».
        Но Катя совсем не любит мультики, ей нравятся мелодрамы. Она старалась отвечать коротко, односложно, лишь бы поскорее закончилось это унижение...
        Это была судебно-психиатрическая экспертиза. Ее по просьбе директора Катиного пансионата назначил Кировский районный суд. Кате подтвердили диагноз — умеренно выраженная дебильность — и заключили, что она «недееспособна». В Кировский райсуд не пригласили, по-тихому лишив человека всех прав. А в июне отправили в Похвистневский пансионат для инвалидов (дом-интернат для психически больных). Для Кати почти ничего не изменилось. Только сейчас ее окружают не дети, а взрослые люди. Порой с тяжелыми диагнозами и несносным характером.

        Катю я застала в классе труда. Маленькая худенькая девушка с короткой стрижкой сидит в инвалидной коляске, перебирая в руках бисер. Замечаю у нее яркий лак на ногтях.
        — Люблю красить ногти, это отвлекает меня от грустных мыслей,— говорит она.— Маша, я не могу здесь больше находиться, мне тяжело жить среди психов!

        В ссорах с соседками по комнате — а их семеро — Катя не может уклониться от их нападения, ведь физически беспомощна. Катя захотела поговорить со мной наедине. Администрация пансионата покачала головой: «Не разрешаем, мы ее опекуны!».
        — Это после того, как я поговорила с прокуратурой,— кивает на них девочка.— Телефон мой мне не отдают. Говорят, что соседки по комнате нервничают... Зато разрешают заниматься бисероплетением. Бисер — это, конечно, хорошо. Но мне хочется получить образование!
        Катя рассказывает мне, что любит читать Блока, хочет стать психологом... А рядом кто-то из больных раскачивается взад-вперед, сидя на стуле. Глухонемой Руслан стучит мне по плечу всякий раз, как я навожу объектив на Катю. Тоже хочет сфотографироваться. Кажется, что находишься среди детей. Но вокруг — взрослые люди. Катины здравые фразы не вписываются в эту обстановку.
        — Я знаю, что физическую свободу никогда не получу — из-за своей болезни завишу от других людей. Но я хочу хотя бы морально стать свободной! Ну и что из того, что человек — инвалид, главное — какой у него внутренний мир!

        Пытаясь вызволить Катю из «психушки», правозащитники обратились в прокуратуру Самарской области. Вскоре пансионат в Похвистневе навестили сотрудники прокуратуры — многие нарушения прав Кати подтвердились. И Похвистневский районный суд принял решение провести очередную судебно-медицинскую экспертизу.
        А пока девочка находилась в психиатрической больнице, помочь ей решил депутат Госдумы Олег Смолин. Он договорился о том, что Катю возьмут в Московский реабилитационный центр для подростков и взрослых инвалидов с тяжелыми формами ДЦП. Все спланировано: реабилитация за счет бюджета Москвы, переезд девочки на себя берут представители экспертного совета Уполномоченного по правам человека и Самарская организация родителей детей-инвалидов. Но глава минздравсоцразвития Самарской области Вадим Куличенко отказал.
        — Почему отказываете? — спрашиваю у «ответственной за Катю» в министерстве Оксаны Низовцевой, руководителя управления реализации государственной политики по социальной защите инвалидов.
        — Нужно дождаться результатов экспертизы.
       День спустя судебно-психиатрическая экспертиза установила: Катя психически здорова, ей рекомендован пансионат общего типа.
        — Ну что, теперь девочка сможет поехать в Московский реабилитационный центр? — звоню Низовцевой.
        — Нет. Теперь нужно дождаться суда, чтобы ее полностью признали дееспособной.
        — Но суд будет неизвестно когда. Девочке повезло, ей предлагают бесплатно пройти реабилитацию. Она же время теряет!
        — Без судебного решения нельзя,— не устает повторять Низовцева.— По-человечески мы, может, и могли ли бы ее отправить в этот центр, а так — девочка государственная. И потом, у нас есть свой реабилитационный центр.

        Похоже, чиновники просто не хотят отпускать Катю. Причина — в неспособности, а скорее, в нежелании проявить хоть какие-то человеческие чувства — доказать свою правоту они стремятся любой ценой.
        — Эта реабилитация мало что даст Кате. А нам за нее отвечать. Вдруг с ней что-то случится? — говорит Татьяна Десятникова, главврач пансионата, в котором сейчас находится девочка.
        Хотя и признают, что большую часть своей жизни Катя провела среди психически нездоровых людей из-за халатности врачей.
        — Что делать, просмотрели девочку! — вздыхает Светлана Задыхина из самарского минздравсоцразвития.— Но, с другой стороны, что Кате даст этот центр в Москве? Наверное, ничего... Начать ходить шансов практически нет. Жаль девочку.
И все как один пытаются убедить меня в том, что Кате ничего не нужно.
        — Все у нас занимаются с ноутбуками,— рассказывает директор пансионата Наталья Жукова. — А Катя нет. По-моему, ей вообще неинтересно учиться.
На самом деле, ребята играют на компьютерах, купленных на их же пенсионные деньги. Кате играть в такие игры неинтересно, а к Интернету психоневрологический пансионат не подключен.
        ... Сейчас Кате разрешили пользоваться своим телефоном. Не без стараний «Известий» и депутата Смолина, написавшего письмо в прокуратуру Самарской области.
        — Плакала для меня Москва, да, Маш? — спрашивает Катя по телефону.— Я уже вещи собрала, очень боюсь, что здесь останусь.
        Мне нечего ответить Кате. Московский реабилитационный центр сможет подождать Катю Тимочкину еще неделю — место дорогостоящее, нуждающихся в нем много. Но на момент публикации дата судебного заседания все еще не была назначена.
Катю возили в Самару в областную больницу на консультацию, где решили, что вместо поездки в Московский реабилитационный центр ей нужно сделать операцию на связках ног в областной больнице, потом загипсовать на два месяца и вернуть в интернат. Катя категорически против, но ее согласия никто не спрашивает. Девочка-то государственная...
«Если у меня нет родителей, со мной можно поступать как со щенком?»
        — Катин случай — не единственный. По нашим оценкам, до 25% детей, находящихся в психоневрологических пансионатах, психически здоровы. Но мы не можем вытащить каждого, как, например, вытащили Митю,— рассказывает член Экспертного совета аппарата Уполномоченного по правам человека в России Сергей Колосков. 20-летний Митя А. около года назад вырвался из такого же пансионата, в котором пока еще живет Катя. Как и Катю, Митю в шесть лет из дома ребенка с диагнозом умственная отсталость перевели в Сергиево-Посадский детский дом-интернат для умственно отсталых детей.
        — Там нас заставляли работать и били очень сильно,— вспоминает Митя.— Работал я на скотном дворе. Пас и доил коров, убирал за ними.
        В 18 лет врачебная комиссия признала его психически больным. Дееспособности не лишили, но отправили в Орехово-Зуевский психоневрологический интернат. «Я сидел на закрытом этаже: не мог гулять, заняться было нечем».
        Митю, как и Катю, нашли правозащитники из аппарата Уполномоченного по правам человека. Добились, чтобы он прошел повторную экспертизу в психиатрической больнице, которая признала его здоровым. Ошибочка, оказывается, вышла. Диагноз с Мити сняли, отправили его в Климовский дом-интернат для престарелых и инвалидов открытого типа.
        — Мне там говорили: «Подпиши, что отдаешь нам 75% от своей ежемесячной денежной выплаты, а то мы тебя обратно в Орехово-Зуево отправим». Пришлось подписать,— говорит Митя.
        В Климовске он работал дворником. Прошел год. В доме-интернате Митю не спешили прописывать и на обещанную учебу в профучилище для людей с ограниченными возможностями не отправляли.
       — Как-то приходит главврач,— рассказывает он. – «Собирайся, на тебя пришла «путевка» из Орехово-Зуевского интерната».
        Его привезли в больницу для «восстановления диагноза».
       — Я говорил: «По какому праву я здесь нахожусь, я не псих! Если у меня нет родителей, со мной надо поступать как со щенком?»
        Мите повезло — правозащитники вовремя обратились в прокуратуру, и парня отпустили. Сейчас он учится на швею и живет в общежитии.

        Когда ребенка бросают родители, их обязанности берет на себя государство. Кому-то везет — и тогда бывшие детдомовцы вспоминают своих воспитателей с благодарностью, пишут им письма и поздравительные открытки к праздникам. Но не в случае с Катей. Чиновники, которые должны были (ведь это их работа) помочь девочке хоть как-то адаптироваться и найти свое место в жизни, эту жизнь ей сломали. Да, они признают: «Ошибка вышла, проглядели». Но ведь эта ошибка превратила ее жизнь в ад. Попробуйте представить себя в окружении психически больных людей хотя бы на несколько дней. Страшно... А Катя живет среди них уже тринадцатый год.
       Она не знала, что такое школа, подруги, музеи и театры... Хотя, окажись она не в психоневрологическом интернате, все сложилось бы по-другому.
      Сейчас ее главная задача — вырваться оттуда. А потом — попытаться забыть о двенадцатилетнем кошмаре и начать новую жизнь. Не знаю, стоит ли Кате ввязываться в это, но, мне кажется, она должна найти людей, сломавших ее жизнь, и воспользоваться своим правом, данным ей законом. Составлять иски, обращаться в суды и наказать человека, подписавшего ей двенадцать лет назад приговор.
        Ей это уже вряд ли поможет, но убережет других детей. Детей, брошенных родителями и ставших «государственными».

Мария Дмитраш, Елена Лория
Источник: Известия.ру